Убить дракона - Страница 101

101

– Вот так-то лучше, – на том же ломаном английском прошептал здоровяк, бесшумной пантерой укладываясь рядом. Через мгновенье, извлеченная из кожаного чехла, тускло сверкнула воронением странная, завораживающая изящными линиями винтовка. Прищурив свои шальные глаза, незнакомец усмехнулся:

– Ну что, брат-бенгалец, повоюем? – и добавил фразу, непонятную из-за последнего слова, произнесенного на чужом языке: – Как говорит наш атаман, будем делать им маленький pizdec!

Спустя четверть часа все было кончено: от полка британской армии осталась лишь жалкая горстка, во всю прыть улепетывающая в сторону Калькутты. Едва отгремели последние выстрелы, Лал вскочил на ноги и рванулся из засады на площадь. Он даже не обернулся в сторону незнакомца, на его глазах застрелившего не меньше десятка англичан. Зачем? Отблагодарить его он всегда успеет, но сейчас не это важно. Важно другое: обнять брата, потереться о его небритую щеку и найти неведомого атамана, про которого говорил усатый воин.

Атаман обязан взять его в свое войско. Он просто не посмеет ему отказать. И когда Лал получит в свои руки винтовку, он будет воевать с англичанами так же, как эти грозные воины. Он научится, не имеет права не научиться. И тогда британцам придет большой pizdec. В этом Лал не сомневался.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Зима в этом году выдалась отменная. Намело сугробов едва ли не с колокольню, встала Нева аршинным льдом, жалобно трещали деревья под тяжестью снега; дворцовый парк утонул под белым пушистым покровом, искрящимся в лучах холодного солнца. Кляли нелегкую судьбину дворники, откапывая занесенные парадные, чертыхался столичный люд, продираясь по утрам узкими тропками, раздолье было лишь детворе. Ледяные горки и снежные крепости возникали в самых неожиданных местах.

Впрочем, нашлось развлечение и для императорского двора. Закончилась унылая дождливая осень, с ее тоскливыми вечерами и скучными балами, пришла иная пора. Забава, еще Петром привезенная из Европы, раскрасила серые будни петербургской аристократии. Первый ледовый бал давал Разумовский, созвав гостей в Аничков дворец. Каток с оркестром и фейерверками, теплыми шатрами, блинами с икрой, пышущими жаром кулебяками и горячим глинтвейном, ярким пятном сверкал на голубом льду Фонтанки.

– Что скажешь, Гришенька? – потирая ушибленное колено, поморщилась Екатерина. Мимолетно отметив, что удобно иметь любовников с одинаковым именем. Не перепутаешь в порыве страсти.

– Ты о чем, Като? – лениво осведомился Потемкин, наблюдая за кружащимися в танце парочками.

– Я про Юлию, мою фрейлину, – отбросив в сторону коньки, государыня с наслаждением опустила ноги в теплые валенки.

– Умна и осторожна… И языком дерзка, – минуту помолчав, фаворит усмехнулся: – В постель ко мне не лезет, протекций для родни не просит.

– Не о том речь веду, – с легким раздражением отмахнулась Екатерина. – Ты странного в ее поведении ничего не замечаешь?

– Танцует хорошо, таких фигур даже французы не знают, – пожав плечами, Потемкин кивнул головой в сторону катка. Там, в окружении поклонников и зевак, Юлия показывала очередной элемент фигурного катания. Придворные дамы старательно – кто-то лучше, кто-то хуже – пытались повторить сложное танцевальное па. – Ишь стоят, рты раззявив! Ехали Русь лапотную умением поразить, ан нет… иначе вышло, – закончил он со злорадным торжеством.

– На, почитай! С посольской почтой пришло. – Екатерина рассерженно сунула ему сложенный вчетверо листок бумаги. Легковесность ответов вывела ее из себя. – Муженек ее нашелся. Глянь, что пишет.

Потемкин поправил повязку на глазу и неторопливо развернул письмо. Мелкие неровные строки прыгали, словно писано было на коленке, впопыхах.

«Мой маленький чертенок! Сейчас закончу маленькое дельце и скоро буду у тебя. Извини за короткое послание и скверный почерк – пишу на ходу, в карете. Люблю, целую, всегда твой – великий вождь Сладкий Язык». Фаворит озадаченно крякнул, прищурив единственный глаз:

– Какой вождь? Что еще за черти с языками?

– Вот и я о том же. Слишком много загадок в ней сокрыто, – пригубив глинтвейн, задумчиво ответила Екатерина. – Самое интересное, что этот вождь индейский представляет Заморье в Европе. Но и не это главное. Князь Барятинский отписывает, что Версаль хочет признать самозванку.

Светлейший нахмурился. Отослав взмахом руки безмолвную служанку, он прикрыл полог шатра.

– Это нам в пику. Турецкую карту можно считать битой и Людовик ищет иные пути. Мой верный человек доносит, что барон Брейтель получил секретный указ на прошлой неделе. О чем – пока неведомо.

– Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно, ибо я не заинтересован в развитии отношений с Россией, – по памяти процитировала Екатерина одно из перехваченных посланий и в сердцах добавила: – Когда ж он сдохнет, этот самодовольный индюк?!

– Что еще пишет Иван Сергеевич?

– Сладкий Язык… – императрица усмехнулась краешком губ, – сколотил недурной капитал на Амстердамской бирже. Когда все, сломя голову, скупали акции новой британской золотопромышленной компании, он играл на понижение. И едва весть о разгроме англичан у Лысой горы достигла Европы, в выигрыше остался он один… По Версалю гуляют слухи, что Людовик предложил Заморью войска в обмен на половину концессии. Потемкин зябко поежился, плотнее закутываясь в шубу.

– Против англичан у него кишка тонка. Но если наша самозванка согласится с предложением, то Лондону я не позавидую – противостоять ее пушкам и винтовкам крайне тяжело. Даже той малой партии, что она прислала нам в дар, хватило выбить османов из Крыма.

101